Атри полулежал на идеальной ровности свей кровати. Он не спал, а просто дремал с открытыми глазами. В глазах его облаками мелькали тени, которые стекали в зрачки, неподвижные и странно черные, словно лужи растопленного асфальта.
Время для него было другим, здесь и сейчас никогда не существовало, как для кометы не существует мгновения, когда ее пышный хвост мелькает на бархате небосклона.
Он понемногу привыкал к этой новой жизни внизу, и по ночам спал плохо, подолгу простаивая у окон или сидя в саду, вглядываясь в небо. И тихим мелодичным шепотом переговариваясь со своими братьями-звездами, похожими на сияющие жемчужины. Такими они виделись и другим людям, должно быть.
В последние недели сны его не радовали. Ему казалось, что они – воняют. Сны стали густыми, как мамалыга, и черными, как деготь. Он ощущал, как сквозь них текут огромные массы времени, похожие на подземные реки, теперь он знал. Что такие реки существуют. Проснувшись, Атри не ощущал себя старее, чем он есть, чем был раньше, и это было странно, потому что во сне человек должен стареть. В его жизни как бы существовало два времени. В одном времени он не старел. А взамен  в другом тратилось что-то другое. Карма? Может быть тело и душа – это горючее? Но горючее для чего? Может быть, Время – это сила, которая движет телом. А Вечность – горючее души? Но как тогда быть тому, у кого вместо сердца – огонь далекой звезды? Ведь даже ребенок здесь знает, что у звезд – нет души…

Отредактировано Атри (2008-10-19 14:01:21)

Он ощутил в комнате присутствие того, Второго. Однако позволил  ночным теням еще немного помелькать в  небе своих глаз, и раствориться в чае зрачков коричневым сахаром. Картины снов для него, тени его снов никогда не повторялись, как не повторяется закат после того, как солнце скатывается за горизонт.
Его усталость нарастала, и он вполне мог проверить это – кончики его пальцев могли бы почувствовать, как жилки у него на голове под пышными волосами пульсируют от напряжения.
Наконец он мигнул, густые ресницы на мгновение скрыли небеса глаз, потом Атри повернул голову и произнес:
- Темнота здесь пока еще очень плохого качества, - замечание это относилось скорее к тишине комнаты, чем к кицунэ, замершему у стены, и казавшемуся потому рисунком на стене, чем кем-то живым.
Зрачки Атри немного пульсировали, что говорило о головной боли, обернувшей голову  сухой вязкой тканью после нескольких бессонных ночей. Головной боли, словно закону царя Соломона, подчинялось теперь все, и  такое настроение Атри требовало от других умения вести себя, быть, словно на натянутой проволоке, балансировать экзотической танцовщицей.

Молодой человек вздохнул. Но очередная ночь, словно темная восточная чадра, неумолимо опускалась с лица небосклона. Сколько ночей уже он просчитал на земле? В сердце не нашлось ответа. Само сердце было бессмертным, оно не ведало счета времени. Время закручивалось в звезде сердца спиралью вечности…
- Не хочется есть, - произнес он.
Интересно, когда же старый месяц сменится новым? У Атри были свои странные названия месяцам. Месяц Филина-рыболова был удушливым и знойным, Месяц Цветущего Миндаля делал воздух, похожим на миндальное масло, отчего беспрестанно першило в горле. И много было различных месяцев, а в каждом месяцы были странные дни, и странные часы… Он сам не понимал, как постигал суть времени – это оставалось хрустально-мучительной загадкой.
Выйти в город?.. Да или нет? Но, пожалуй, кинь он сейчас монету, и так остановится на ребре, не поможет сделать выбор.
- А ты был в городе? Что там конкретно происходит? – спросил человек, садясь ровно, ноги его ровно в сантиметре застыли от пола, и казалось, что он не сидит, но и не стоит.

Отредактировано Атри (2008-10-28 17:16:01)

Слова Шальвы, словно течение мутной реки Нила, принесли следующую мысль: «какая разница, в чем именно беда, просто надо смириться с тем, чего уже не поправишь».
Сейчас говорить о прозе как таковой не приходилось. В основном в голове Атри была беспорядочная мешанина существительных и прилагательных, обозначающих цвета и запахи. «Слякоть. Дождь. Оранжевый плед. Облако-слон. Облако-чайка. Облако-скала». Что это, если не формы вещей?
- Это хорошо, - согласился Атри, поднимаясь с кровати.
Покрывало оставалось ровным, выглажено-равниным, будто никто и не лежал сейчас на нем. Это была еще одна особенная привычка Атри: вещи никогда не теряли свою форму от его рук. От этого он казался невесомым, а когда лунный свет особенно ярко слепил глаза молодой человек казался прозрачным, словно слеза, вызванная отражением луны, невидимой на небе и отраженной в чашах святого собора.
Он накинул халат, и завязывая длинный пояс с пушистыми кистями в подобие морского узла – на редкость красивого и витиеватого, спросил:
- Ты ел? – Атри редко беспокоился о ком-либо, кроме себя. И даже себя он ставил в один ряд со звездами.
А звездам, как известно, беспокойство неизвестно. Оно им просто не требуется.
Однако, Шальва, подобранный им в теперешних воспоминаниях в неизвестности и бескрайности времени был по-своему дорог Атри. Порой гнев захлестывал его, руша выдержку и разум, словно огромная бирюзово-молчаливая волна цунами. После он сожалел о затопленном гневом разуме, но недолго, потому что в его понятие жалость была сродни времени. Впрочем, все заканчивалось временем у Атри.

Наши мысли несутся с такой скоростью, что эмоции не поспевают за ними… А на лице Шальвы вдруг отразилась ясность неба-после-дождя. Атри улыбнулся. Улыбка была недолгой, и ускользнула с губ, как соскользнула лайковая перчатка с коленкоровой юбки барышни-гимназистки.
Сейчас ему не хотелось выходить даже из этой комнаты. Он боялся открытой местности, а сейчас боялся и всего дома. Когда оказываешься под открытым небом в какой-нибудь безлюдной местности, то клаустрофобия моментально ослабевает, хотя чудес не бывает, поскольку люди не приемлют чудес. Просто «прогулка и улица» складывались для Атри в понятие – сложный лабиринт, откуда нет выхода.
Он был философом по натуре своего сердца, склонного более к наблюдениям, чем к рождению тонкой ниточки пульса в запястьях, но этого он сам не замечал.
«Интересно, а Шальва это замечает?..» - подумалось вдруг.
Тонкие прохладные пальцы вдруг невесомо коснулись щеки кицунэ. Прикосновение было приятным – неземным и лунным. Кажется. Атри все еще прибывал в объятиях ночи, и ночь вошла в его вены и пульсировала там, не отпуская. Он всегда был по утрам таким вялым, словно шарнирная кукла неземной красоты: с застекленным взглядом, с неподвижной маской вместо лица. Потом это проходило: ночь оставалась в его венах, смешиваясь с солнечным светом, и сначала начинали меняться глаза.
Вот и теперь они поблекли, подернулись пеленой, затем пелена спала, открывая ясность взгляда. И прикосновение пальцев, сначала походящее на полз улиток, перестало быть таким трудно медленным, пальца замерли, потом каждое движение приобрело движение затаящегося тигра.
- Принеси кофе, - сказал Атри, и голос его так же переменился, ломаясь – ночной голос исчезал, дневной только появлялся, оставляя интонацию хрипоты. – И сладкое, из того, что ты любишь, хорошо?
Последняя фраза сказала о том, что он решил завтракать не выходя из комнаты и в компании Шальвы.

Отредактировано Атри (2008-11-04 19:55:45)

Шальва исчез, а Атрии принялся приводить себя в порядок.
Он вышел в небольшую комнатку рядом. Склонился над широким тазом с водой, которая была собрана от дождя. На дне серебряного таза плавали голубоватые кристаллы специальной соли, делающей воду еще мягче.
Пока он умывался, приводил волосы в порядок, тот утренний Атрии, растворялся и исчезал полностью, как происходило каждое утро. И это походило на каждодневную смерть частички его души.
Потом он переоделся, в домашние черные брюки, белоснежную рубашку, и в зеркале отразились яркие голубые глаза, смотрящие настороженно и внимательно. Шаги Шальвы он уловил еще в коридоре, и вышел в комнату. Он помог расставить на столике эти небольшие тарелочки, цветом похожие на сафьяновую ткань, и изящно опустился рядом на пол. Каждое его движение теперь было похоже на движение затаившего тигра, и тонкие пальцы, аккуратно обхватившие тонкий фарфор чашки, больше не напоминали улиток.
- Да? – он отозвался на слова Шальвы, и сирень пронзительно голубых глаз посмотрела на кицунэ. – Что такое?
Голос тоже его стал ярким – дождевая вода смыла сон, размышления и тишину ночи из голоса Атрии.