Как змееуст чувствовал, что его ментальная речь оглушили Шиву, как понимал, что уставая открылся ему в своих возможностях, как невольно дал понять, что силы в нем невыпитые, и чтобы успокоить и приласкать только ниже склонялся к ладони и лизал пальцы, лишь бы любовник душой уловил покорность седого. Альмейро уступал сам, не скрывая, что силен как хитрый аспид, но он стелился перед Гуинпленом, пытась рассеять его сомнения. Только один в подобном соитии был признан сильнейшим и только его властность могла подчинить сильного заклинателя змей. Иначе в чем было откровение если не в том, что сильный признает сильнейшего и льнет к его рукам, обсасывая тонкие пальцы.
Образ опрокинутого навзничть зверя и гладкий вздымающийся живот под прикосновением любовника. Все так. Я признаю. Целую твои ладони. Просто забирай
Шуршащая галька и накаты волн несуществующего океана. Это воды топящего вожделения и Сафир знает, что балансирует на грани, а ламмас старается удежаться чтобы не разодрать покорно склоненную холку. Только откуда уверенность, что золотоглазая змея предпочтет терзать его снова и снова нежели убить одним ударом своих жестких колец, и седой зная, что ждет его по прежнему гибок и мягок, словно капли раскаленного воска. Лезвие зрачка и нежно обвил рукой за шею своего мучителя. Сейчас важнее всего чтобы он слышал успокаивающий шелест слов и признаний, чувствовал, что это не розыгрыш ночного бесстыдства, а прильнувшее  к нему горячее тело распутного человека. И вязкий, мятный язык лижущий заостренное ухо чтобы мазками подтверждать
Позволю
все
что
угодно
постыдно
жестоко
В
ответ
и
ты
не
захочешь
отказаться
Когда -то порванные связки и искуссанная кисть, веер отметок на шее, налитых кровью. Они единственные не сходили с белой кожи седого. Он обнимал за шею Шиву и невольно смущаясь, что его несут как нежную девушку, прижимался щекой к плечу своего любовника. Знал что их пару уже все в замке обсмотрели, знал, что стены шепчутся о них, знал, что осудили картинные галлерии, что пламя в памятном огне бушуют, проклиная эту связь, но только сильнее держлся за шею Шивы.
И гулкий ступ под своды старинной купальни, где от температуры и освещения зависел узор на мозаичном полу, где под тонкими ажурными покровами сновали змеиные души, охраняющие  тех, кто осмелился войти в этой чистилище. Отблеск чистейшей воды в капальни, тягучий пар от нее, словно дым от костра с благовониями, аромат терпкого масла и горячего вина. Посредине чан зеленого мрамора, наполненый умасленными целебными растворами водой и источающий приторный аромат свежей полыни. Напротив скамья устеленная мягкими покровами. Рядом две чаши с пурпурно-красным вином и графин со свежей водой. Серебро запотело и истекало испариной по витой ножке. Стены вымощенные зеркальными изразцами, и блеск настенных светильников, мерцающе отражающихся в чане с настоями и пушистой от пены купальне.
Сафир замер, словно в пределах этого святилища его заново лишили кожи, но сейчас он был с Шивой и страха предстать на Вечном суде не было. Только аромат и тихий гон сердца любовника. Седой чуть улыбнулся и шепнул:
-Не откажись разделить со мной это место

Сафир признавался и следил за реакцией Шивы, сейчас обнажение было еще более полным, чем тогда когда впервые ламмас содрал с него одежду. Следил и ждал в ответ хоть улыбки, но когда щеки ламмаса обожгло жаром, седой задрожал от обрушившегося на него наслаждения. Вкус реакции Шивы был таким упоительным, что внизу живота разгорелось пламя и полуковка улыбнулся так, словно его одарили бессмертием. Светлые глаза блестели и целуя рот любовника, Альмейро понимал, что только что вывел на собственом сознании произнесенные слова. Податливые губы увлажнял раздвоенный язык ламмаса, он нежил, не насиловал, не требовал, дразнил и принуждал быть покорным и Альмейро не возражая, просто впитывал слюну и целовал язык пока два лезвия ухаживали за припухшими от поцелуя губами. Миг бы и седой знал, что концы воткнуться ему в глотку, жестоко насилуя рот, но сейчас сочные ягоды смыкались на его верхней губ и слова плавили Сафира.
Шива не отказался. Он взял то, что было его теперь по праву и кровью были окреплена каждая секунда постижения самой сути происходяшего. Зверь нежился в руках, и совершенно бессовестно терся о своего Мастера, чувствуя как натянуты веревками жилы, вдыхая теплый запах его возбуждения и возбуждаясь сам от одной мысли как пахучи соки любовника, как бархатна кожа промежности, как идеально вылеплены формы, как гибок торс и изумительно поджар живот.
Шорох покрытия пола под босыми ступнями и Шива бережно опускает седого в чан, наполненого целебным раствором, колючие иголки впиваются в суставы, бедра, колени, и действие снадобья начинает окутывать неподвижные ноги, врачуя ноющие от боли суставы. Боль пустяки.  Полное обездвижие почти шарада. Сафир знает, что боль это послевкусие бешеной страсти, которая сжигает ламмаса если он не получит кровь. Альмейро прикрыл глаза, откидываясь на спинку своего водяного ложа и выдохнов, резко открыл глаза, чтобы впиться взглядом в обнаженную грацию любовника. Шива был красив как безбожник и от одного его  движения огромного хищника, опустившегося на скамью и потянувшегося, обласканного бликами сотен отражений на стене,  Альмейро почувствовал, как реагирует он сам. Он ласкал взглядом своего любовника, лизал его ступни и терся о его ягодицы. Если красота могла быть живой, то только Гуинплен сумел быть ее носителем. Видеть его обнаженным, расслабленным, желающим и раскрытым перед его желанием казалось седому сладостным оргазмом и божьим проклятием.
Сафир не стыдясь рассматривал своего любовника, любовался изгибом бедра и явно нуждающимся во внимании органе. При малейшем движении Шивы член оживал и доставлял сладкую муку. Альмейро следил за раскрывающейся головкой, а потом снова поднимал глаза на любовника. Взгляд как всегда глаза в глаза. Мерцание серебра в ответ на золотой потоп. И неуловимый кивок полукровки Я весь твой
И ударом хлыста сильнее собственное вожделение и запрет на прикосновение. А хотелось дотронуться до дрожи, но змееуст покорен со своим Мастером и даже  позволение приказывать не дают права спорить. И нужно говорить. От тепла в комнате и от горячей воды и от необходимости говорить алеют щеки. Альмейро сглатывает слюну и начинает говорить, медленно и глуховато, приглушенно, как движение змеиного тела по голой коже:
-Ты сядешь так чтобы я видел твои широко разведенные ноги, возьми подушку, что угодно, но мне нужен зрительный контакт. Ты будешь ласкать себя. Видишь те фрукты? Используй любые лишь бы по промежности у тебя текла вязкая жижа. Это приказ
Пауза и снова проглоченная слюна.
-Пальцы тебе даны чтобы одним из них обязательно глубоко ласкать свой анус.
Дымка темнеющих глаз:
-И ты будешь говорить  мне, что тебя возбуждает и почему течет твой член. И ты раскажешь о какой ласке ты мечтаешь. Это приказ.
Вода покусывала тело, накидка липла, стесняя движения, но Сафир почти не ощущал этого. Взгляд стекающего серебра и мягкий, шипящий гон в голосе:
-А потом ты подойдешь и позволишь очистить тебя от спермы.
И на этот раз просил уже Альмейро, не приказывал, а выправшивал, понимая, что дарованное право приказывать это драгоценность, которую нужно носить так бережно, чтобы не порвать возникшую связь своим голодом и желанием получать соки своего любовника без остатка. Тонкие грани легкого страха выступили ребрами. Сафир смотрел и смотрел в глаза своему любовнику, прося позволения так им распорядиться.

Сафир молчал. Ноздри трепетали от густого аромата растекающейся скованности, которая удерживала ламмаса. Он был обольстительно роскошен в том, как заозирался, справляясь с неведомым доселе бессилием. Змееуст же даже не думал ему помогать и не спускал с его фигуры взгляда, упиваясь каждым мгновением того, как любовник готовился выполнить приказ.
Твое желание - мое желание Седой чувствовал это и поэтому ради этого бросал на кон собственую свободу. Теперь оплетенная тяжелым дыханием Гуинплена она бешено пульсировала вунисон с биением пульса у него в члене.
Альмейро едва мог шелохнуться в оковах своего водного ложа, и понимал, что истечет сам терпким соком, но всю кровь отдаст за то ломкость, которой насытился сейчас Шива. За жар его скул, за плавность отодвинутого бедра, что позволило увидеть нежную кожицу промежности и  полностью сочащийся член, за рваность дыхания и стечение двух странных судеб змееуст не торгуясь, платил их бездне.
Вода щекотала темные кружки сосков, и вид любовника, добровольно раздвинувшего перед ним колени ударил раскаленным хлыстом между ног полукровки, и обездвиженная нижняя часть тела беспомощно двинулась словно в движении навстречу тому, кто сводил с ума своими тягучими ласками спелого манго.
Но пусть безумие, но сейчас серые глаза вспыхивали от вида гладких гениталий, выставленных ему на обозрение, и то, что ламмас явно ощущал неловкость, насыщяло зрелище бесконечным привкусом бесстыдства. Узкая щель и конвульсивная ритмика темного кольца мышц. Так пахнет и так увлажнено слизью,  что Альмейро судорожно сглатывает и кончик языка медленно облизывает губы. Седой понимал, что пытка будет мучительной и готов молить о пощаде, о близости, о губах и разведенных бедрах, пусть в глаза и в лицо потекут эти соки, но лишь бы слизать кажду каплю, которая увлажняет сейчас промежность Шивы.
-Себя, - хрилый ответ и ладонь опускается под воду, чтобы обхватить свой налившийся член и просто гладить его, чувствуя как тонкие стрелки чувственности щекочат пах.
-И тебя.
Теперь взгляд снова впился в выставленные на обозрение гениталии и Альмейро сведенными от напряжение губами, шептал:
-Сейчас я продам душу за то, чтобы видеть как ты течешь, лаская себя. И ты должен говорить, помнишь? Я хочу тебя до боли, но сейчас ты сделай то, что приказал я.
Голос снова чужой, и слюна, которую не проглотить, и конвульсивные движения мышц, и боль в отяжелевших яйцах:
-Ты сейчас так красив, что я боюсь, что сойду с ума от вожделения.
Плеск каплей воды и тонкие круги под пошевельнувшейся рукой. Улыбка - гримаса и ласкающий взгляд:
-Кончи мне в лицо, Шива, и пусть твое семя обожжет меня за то, что я наслждаюсь тем, как ты мучительно раскрываешься мне
Голос тяжелыми мутными каплями смазки. Словно испарина по витой ножке вазы с фуктами. Словно сочный разрыв тугой кожицы манго. Словно надорванная девственная пелена. Словно снятая фата. Словно порванная струна. Словно лопнувшая бутылка из котороый течет сладкое вино. Все это: запах и вкус и порочность и невинность стыда и сладострастия горячки. Все это его мастер и Альмейро знает, что кружит ему голову не просто аромат и танец пальцев между ног, но и невыносимая сила, которой он  заставлял ламмаса подчиниться его приказам, в ответ отдавая самого себя без оглядки на бога и людей, мораль и страх. Просто отдавая.

Отредактировано Сафир Альмейро (2008-09-18 02:49:04)

Кого ты мучаешь, Сафир?
Раскалывающий нервные окончания голос и слова, которые принадлежали его наваждению. Если бы не сильнейшая боль, сотканная из чувственности и крови можно было подумать, что змееуст  просто под действием сильнейшего наркотика. До бреда, оргазма и кровавых слез. У Альмейро так обострилась восприимчивость, что услышанная мысленная речь каленым отпечатком обожгла нутро. Ресницы дрогнули и загорелись щеки, Сафир даже слова не посмел сказать, чтобы воспротивиться. Нельзя. Так решил его Смеющийся Мастер и гляда в его изменяющееся выражение змееуст видел отражение неизбежной расллаты за свою жадность и голод и чувства и чувственность.
Сочным щелчком лопнула кожица под когтями и тонкая судорога прошла между лопаток, упираясь в ложбинку между ягодиц. Седой ниже пояса был почти полумертв, но задетой растлением сознание реагировало полноценно. Смотреть Шива запретить ему не мог иначе он сам бы нарушил приказ, но повиновался ламмас с такой несокрушимой властностью, что Альмейро даже в голову не приходило усомниться в том, кто даже в таком положении оказывается преисполнен  сил чтобы повелевать. Жарко. В жар бросило едва любовник повел ладонью вниз и теперь целебный раствор казался переполнен животной слизью, так впитывалась жирная вода. Альмейро ощущал каждой клеточкой истерзанного тела, как это в него входят крамсающие в густую кашицу плод твердые когти ламмаса. Это седой сейчас мазался в своих выделениях между о член и яйца Шивы. Иголки в тело и сильнее бьется сердце. Соски твердеют и Сафир проводит пальцами по ним, чувствуя как они начинают реагировать, ноя от прикосновений.
В такт тому, как сжимает свои яйца Шива. Как течет между ног у него сочная мякать, смешиваясь с его соком и расчерчивая ему промежность. Непристойность так красива, что колдун трепещет всем телом, пожирая черными от возбуждения глазами распахнутого для него любовника.
И снова взгляд глаза в глаза. Альмейро льнет к нежности, подставляется похоти, глотает гнев и стелится под возбуждение. Тавро он принимает как стреноженное животное, которого отметили как свою собственность и через свежие раны ожога хлынули потоком слова и образы. Ядом наполнилась кровь. Страхом сознание. Это был рефлекторный страх, который охватывает зверя при виде пламени. Но тавро жгло так, что Сафир ощущал желание своего Мастера как свои собственные. Такова был цена сделки, но гордец испытывая всю муку, которой может опоить его любвик понимал, что уже разодран на две половинки, которые выдали гнойные шов. Между человеческими страхами и болью была проведена  кровавая черта, которая заставит чёрного колдуна шагнуть с ламмасом туда, где он уталяя свой голод будет скользить по кишкам полукровки и истекать от вожделения. Альмейро был зажат от страха того, что ему говорили золотые глаза, но истекал от запаха идеального порока, который нёс в себе как проклятье его Мастер.
Теперь пришло время змееуста поить Гуинплена своим соком и это был сок чистого, как оргазм страха. Как две стороны одной медали. Как день и ночь. Как засуха и половодье. Так страх был сочнейшим блюдом которое заставляло тёжело пульсировать член и гореть от стыда, признаваясь себе в том, что страсть ламмаса уже впиталась в кровь полукровки. Сафир не отрываясь следил за пальцами Шивы, за тем как они скользят по блестящему от смазки и сока члену, за тем, как набухшие яйца измазаны жижей плода. Приторный аромат и скользщие словно по лопнувшей ране ладони. И перед глазами снова он сам. Седые волосы намокшие от пота и крови, лоскуты содранный кожи, вывернутые конечности и член Шивы влажными, глубокими толчами погружающийся в скользкие внутренности. От запаха подкатила тошнота и сердце зашлось от бешеного боя. Слизи и влаги было столько, хоть вытирай, но она топила как кашица, забившаяся в промежность ламмаса. Смазка толчками вытекала из раскрывшейся головки, стекая по сильным пальцам. Палец растягивал сфинктер, явно погружаясь глубоко и сосало под ложечкой от ощущения, как коготь находит простату. Танец огромной змеи, вынуждаемой танцевать перед заклинателем, танец который длится пока заклинатель не прерывет контакт и нашептывает слова, усмиряющие хищника. Змееуст возлежащий в своем ложе из целебных трав, возбужденный и разгоряченный от рук Шивы не мог избавиться от видения. Гора мертвечины, бьющий в ноздри теплый запах гниения и заходящиеся в оргазме два силуэта, паром поднимающиеся над блестящей водой купальни.

Ногти ломались под мясо, так полунаг удерживался на бортик своего ложа. Не спуская взглядя с истекающего любовника Сафир смотрел и смотрел на него, каждым вздохом рвущимся с пересохших губ вторил его стонам, каждой клеточкой опоясанного напряжением тела седой следовал за горячим, сумрачным, болезненно сводящим с ума экстазом своего любовника. Взгляд тонул в расплавленном зрелище разговора о страсти и похоти, целомудрия и бесстыдства, и Альмейро дрожал каждое мгновение, когда когти рассекали кожу выгибающегося от наслаждения огромного хищника. Брызги крови и смегмы стекали по блестящим от смазки яйцам и промежность Шивы была мокрой от выделений, беспомощные попытки мышц ануса сжаться и погружение в горячее отверстие пальцев заставляло колдуна пылать в истоме так, что соком истекал собственный член. Каждый толчок хищника отзывался в измученном звере, но зверь был послушным и цепеняя от запаха Шивы и того, как он выполнял приказ был готов выть, лишенный сил этой самой совершенной из пыток. Сам Дьявол издевался сейчас над полукровкой, окутывая его самой изнанкой совершенного сладострастия. Языки пламени впивающиеся в кожу были бы милосерднее, но танец их бликов на бронзовой коже, блестящей от пота груди, сильных руках, безукоризненно гладкой промежности и бесконечной улыбке Мастера был сродни отходной молитве, когда змееуст не раздумывая ступил за грань беспредельного. И это все был Шива. Насаженный на собственные пальцы, изогнувшийся дугой и отдающий себя густым ароматом и сокровенной откровенностью, которую впитывал седой, как собственное семя, которое любовник приказал глотать с его рук.
Они испытали оргазм одновременно. Альмейро даже сопротивляться не мог тому, как по телу прокатила волна наслаждения. Он даже не тронул себя, совершенно не чувствуя себя, но оргазм любовника был таки оглушительно роскошным, что сознание отозвалось мощнейшей отдачей и не пророним ни звука седой просто застыл, давая свое тело на растерзание чёрной силе ментального онанизма.
Он тяжело дышал, когда  смотрел на истомленного удовольствием хищника, вытянувшемся на влажном от пота, крови и спермы ложе. Прислушивался к тому как по гладкой коже любовника стекают капельки пота. Оглушающая красота и бесконечное, поражающее своей непристойностью и отковенностью зрелище. Альмейро улыбался и молчал, лаская Шиву взглядом, осушая его пот и кровь своими губами. Нить связи поила сейчас седого так же как он поил хищника своим страхом. Теперь Мастер шел к нему и Сафир сильнее откидывасля на бортик, смотрел на него широко расахнутыми глазами и не мог найти слов чтобы выразить, что он чувствует. Он ждал его так долго, что расстояние в какие-то метры уже не были Вечностью и Смеющийся Мастер подошел и ступил в воду и Альмейро затрепетал перед ним. Дрогнули губы в полувыдохе:
-Ты подошел наконец..
А пальцы Шивы в вязкой сперме прошлись по щеке, оставляя терпкий запах и тёплый отпечаток и полунаг повиновался сразу принуждению лечь. Ему даже в голову не пришло бы отказаться. Это въелось в кровь и то, что хотел от него любовник выполнялось бесрикословно. Взгляд глаза в глаза и снизу вверх. Мягкая улыбка тронула губы. Очень хотел И змееуст дурея от запаха тронул языком почти упирающийся в лицо член любовника. Резкий привкус крови и язык, лаская стал счищать со ствола кровь и сгустки спермы. Губы сцеловывали выделения с испачканных слизью яиц. Чтобы достать до промежности и ануса, змееуст сильнее запрокинул голову, давая возможность Шиве почти опуститься на лицо, зато язык стал погружаться в соки глубже, слизывая подтеки между ног и вылизывая кровоточащий анус. Седой мыл своего любовника между ног языком так бережно и нежно, словно боялся, что причинит боль. Он вылизывал, высасывал, тщательно сцеживая кровь из каждого надрыва, оставленного когтями, кончиком языка ласкал сжимающееся кольцо мышц, и снова облизывал блестящие от сока и слюны яйца. Старался не растревожить, но все же ласкал, покорный и послушный, вздрагивающий от изощренного удовольствия, которое ему позволил испытать ламмас. Сок измазал седому подбородок и губы приходилось постоянно облизывать, чтобы не испачкать Шиву снова. Рот был переполнен его вкусом, ноздри трепетали от запаха промежности Мастера, но Сафир обычно брезгливый чувствовал только, как тугой улиткой внизу живота стискивается сладострастный экстаз и сосал нежную кожицу промежности хищника, счищая семя и кровь.

Сафир ласкал языком Шиву так медлительно, словно упивался мгновениями как теплыми каплями спермы, стекающими в рот. Змееуст стелился под ламмаса, гибкий и тяжело дышащий, вымотанный и переполненный, изнасилованный и заласканный. С головы до ног в метках своего любовника и теперь еще с ртом переполенным его соком. Торжество добродетели не могло быть более сладостным, чем то, что переживал в эти часы и минуты Альмейро. Он учился подчиняться и подчинять, отдаваться полностью и впитывать жизненные соки того, кто каждым мгновением своей близости даровал обжигающее упоение. Зверь сосал своего хозяина и замирал от наслаждения. Тёмное всегда было оборотной стороной Светлого, и погружаясь по горло в похотливое сладострастие Сафир полностью открывался тому, что таилось в глубине откровенного совокупления. Чувство было таким волнующим, что глотая сок Шивы Альмейро замирая, трепетал, словно солоноватый привкус семени и крови опаивая седого, снимал с него кожу и ласкал душу. Обнаженные нервы и розовое мясо, куда без труда вошли бы пальцы Мастера даже без когтей.
Шива хрипло застонал и его плавные движения бедрами,  как- будто хищник покрывал вновь выбранного себе партнера или метил свои владения, заставили колдуна оцепенеть. Мертвенно-бледные щеки вспыхнули и внутри свернулась тугая пружина задевшая промежность. Снадобье было действительно волшебным и не было ничего удивительного в том, что жгучее желание чувствовалось сильнее всего. Седой подался вперед, едва обрел способность распоряжаться собой и взглянул в золотые глаза любовника. Светлый блеск обжигал и сердце сворачивалось в ракушку от прилива невыносимой нежности к Шиве. Сафир сглотнул, боясь, что не сможет дышать, окунувшись в эти озера. Неводы оплели его и больше не отпускали так сладко ныла душа. Могучий зверь тяжело дышал и целовался со своим Мастером, чувствуя как раздвоенный язык ласкает губы, просачивается в податливый рот, стирает соки и вновь погружается глубоко-глубоко, чтобы змееуст мог отдать всю свою нежность тому, кто какое-то время назад был всего -лишь странником на бескрайних пустошах мироздания.
Тихий плеск воды. Его вкус. Его губы. Можно закрыть глаза и запутав в его волосы пальцы, притянуть к себе и застыть, прижимаясь к его волосам, чувствуя тепло на плече. Капала вода с мокрых от воды и пота волос, гулко разносилось эхо капели под сводами купальни. Долгие мгновения когда прикосновение выдавали все тайны сердца.
От звука голоса Шивы Сафир чуть вздрогнул. Красивая актава будорожила нервы. Змееуст поймал взгляд и улыбку, и в светлых глазах заблестел смех:
-Снадобье просто прекрасное, я чувствую, что ноги скоро будут готовы слушаться и меня и тебя.
И совершенно несвоевременное смущение. Шепотом в губы: "Отнеси" Стеснен как молодая девушка, но отказаться не хочет. Пусть лучше утром будет стыдно, что позволял себе быть таким разнеженным, но удовольствие оказалось  волнующим, словно он и правда пережил брачную ночь в роли юной невесты. Краска хлынула к щекам, и ласкающий взгляд на своего любовника, и губы сливающиеся с губами, отвечая и целуя одновременно:
-Конечно посидим
И чуть слышно шорохом дождевых капель о стекло:
-Я теряю голову,  Мастер.

Отредактировано Сафир Альмейро (2008-09-25 04:31:32)

Слова Шивы стекали тягучими каплями и каждое прожигало до костей. Змееуст мог бы вторить ему эхом. Я хочу тебя. Хочу так что не могу вздохнуть. Хочу напиться тобой допьяну и переполниться твоим соком. Хочу насладиться тем, как ты отдаешь мне себя. Хочу чтобы ты брал меня, каждое мгновение чувствуя, что  я принадлежу тебе. Но уста седого были скованы и он лишь улыбался, погружаясь в истому желания любовника, невольно смущаясь и сглатывая слюну. В ней все еще был вкус Шивы и это нравилось. На сплетении похоти и стыдливости сладострастие становилось угаром и Сафир чувствовал, как становится податливым словно горячий воск в руках своего Мастера.
Если бы не скованность порванных суставов, но слушать любовника, переживать лихорадку и изнывать от того, что тело все еще непослушно, видеть, но касаться лишь когда Шива разрешал все это было такой сладостной пыткой, что Альмейро плавился. У него была течка и он понимал, что от него просто несет желанием.
Но сейчас длились те сладостные мгновения о которых невозможно  сказать словами, просто растворение граней и воздух напоен запахом двух мужчин, которые недавно занимались любовью. Аромат тел и слов, мыслей и желаний, слюны и мягких губ, когда он целовал шею Сафиру, а тот только подставлялся под его рот. Бешеная пульсация сонной артерии и толчки крови когда он каснулся.
Захотел бы ламмас его крови и змееуст бы напоил без возражений. Овладевая душой Мастер получал ее вместе с кровью. Альмейро прижался к Шиве, пока тот доставлял его в купльню и чуть улыбался, чувствуя как бережно возится с ним любовник. Тугая вода лизнула ноги, но седой все еще нуждался в помощи и поэтому, перехватив взгляд которым любовник скользнул по всем этим емкостям в которых были ароматические средства для купания, смущаясь и чуть запнувшись тихо стал распоряжаться. Любовник мыл его как маленького и Сафир был послушен ему, напрягаясь и тут же расслаблясь от рук. Змееуст страшно стеснялся, что ламмас так внимателен к нему, так мягок и так непреклоненн, но сопротивляться даже в голову не приходило и поэтому Альмейро лишь шептал для чего то или иное снадобье и ежился, когда мыльные ладони Шивы скользили по груди, задевая чувственные соски. Любовник выкупал седого и тот все еще со сбившимся дыханием после процедуры просто сидел и любовался им. Отвел с глаз мокрые  пряди и шурясь на блики света смотрел как смывает с себя пот и остатки соков Шива, как ходят ходуном мышцы под блестщей от воды бронзовой кожей, как капли стекают по влажным губам, как сверкают драгоценностями на сосках. Седой перевел дыхание, но с отвести глаз не мог, и когда ламмас нырнул сердце у Сафира сжалось от сладкой нежности и поражающего воображение образа. Словно огромная змея скользнула в пучину и извиваясь на глубине меняла кожу.  Человеку не дозволено видеть такое, но Альмейро был полунагом и любил змей и знал, что ему позволено видеть то, что скрыто от других. Таинство от которого на лбу выступает испарина. Страшный танец, блеск кровь и улыбка Смеющегося Мастера. Седой чуть улыбнулся и отвел глаза, слушая всплеск воды и обнимая Шиву, когда тот вернулся  к нему. Альмейро обнял его так сильно как мог, словно  вытирая собой стекающую воду. И тронул губами плечо, проглатывая ее капли.
А дальше было шествие, и седой знал, что их даже наступление утра не изменит того, что он будет целовать своего любовника, и лаская забирать его тьму. Гроза ушла и заплаканные стрельчатые окна светились. Полумраком зал и огромный зев камина. Крошечные искры разлетались по полу, но до мягкого ковра не долетали. Отражением в черных зрачках Альмейро, когда Шива усадил его на диван, с  мокрых волос стекали теплые капли воды, щекоча спину и плечи. Сафир удержал Гуинлена:
-Сядешь со мной? Поговорим... Хочешь воды или что-то еще? 
Змееуст понимал, что после того, что было разговор явно нужно как-то завязать, и старался не думать о губах Шивы. Черное одеяние на нём не лишало воображения, а собственное покрывало мешало, и его следовало стащить и бросить в камин, чтобы любовник видел каждое мгновение как реагирует на него Альмейро, как чувствительно его тело, как раскрывается от под одним только взглядом:
-Холодной
Теперь взгляд змееуста смеялся:
-Садись пожалуйста

Альмейро любовался Шивой каждую секунду. Зрачки расширялись от пьянящего удовольствия, когда змееуст по легкой дрожи все еще сжимаемых пальцев ламмаса впитывал его ощущения. Словно иглы впивались в кожу, когда хищник только чуть двинулся, заиграли краски на гладкой коже, очертил безумный резец черты, страстью исходило гибкое тело. Заниматься им экстатической любовью, раз за разом напиваясь его соком, ласкать так чтобы хищник содрогался от наслаждения и вечность между ними была бы эхом бешеной как желание.
Сафир следил за тем как Шива его рассматривает и чуть улыбался, ведь они действительно были похожи. Красивые, горячие, готовые бросить вызов Аду и Раю ради своего Пути, который они проходили, сдирая кожу и теряя кровь, собираясь с духом и нарушая все мыслимые законы мироздания. Где –то на перемычке, не толще крыла бабочки они встретились и мир замер, присматриваясь к тому, как в безудержном танце сливаются два существа, созданные для любви, нежности, боли и гибели.
И покровов больше не существовало поэтому седой просто смотрел на своего любовника и сердце замирало от нежности. Ламмас повел его руку к бедру и ладонь полунага легла на изгиб его гладкую кожу и тут же от ощущения желанного тела Сафир вздрогнул. Он алкал изысканный вкус любовного зелья, которым был пропитан ламмас и не гнушался вымазаться в нем с головы до пят. Так зверь трется холкой о гиену огненную, так жадно сглатывает пасть  пахучую гору испорожнений, так откровенно лижет язык  член, из которого только что текла моча. Откровенность за гранью предела и сощуренные бесноватые глаза неукротимых хищников, с которых раскаленными прутьями снимают шкуру.
Розовая пленочка покрывающая разорванный до мяса сосок. Одним дыханием можно заставить его затвердеть косточкой ядовитой вишней и сомкнув клыки заставить кровоточить. Укусы и засосы, борозды от когтей, терзавших нежную кожу все вытканным узором беззвучного разговора, когда на страстный укус просто отвечают «да». Сафир ласкал губы Шивы и подставлял ему шею. Между трепетом и страхом горьковатый привкус спермы. Язык оплетает язык и змеиные концы входят глубоко в глотку, насилуя рот. Щекотка до истомы и повелительная ласка. Теперь губы едва не брызгают кровью, словно  сочные персики соком, так целует Шива, но Сафир вспыхивая от прикосновений языка покорно впускает язык своего Мастера. Словно сдавленные трахеи  так тяжело вздохнуть и заходиться сердце от бесконечной нежности и безудержного желания. Седой стонет во властные губы, и истекает мёдовым соком в топких объятьях Шивы.
Что он знает о любви, лаская ламмаса так, словно слагает стихотворение о страсти и нежности. Что он знает о любви, когда замирает от прикосновений и слепнет, не видя будущего. Что знает он о любви, когда никогда не зная покоя просто двигается открывая для себя прекрасные миры чувственного безумия. Что знает о любви он-смертный? Если же любовь то, что он переживает сейчас со своим любовником, то где найти достойных слов чтобы нашептать его заклинанием магические слова и Альмейро чуть подается к Шиве и шелестом змеиного танца на сумасшедшее солнцепеке отвечает:
-Бесстрашие…..замирающие от нежности сердце, ожидание, боль, безмолвие, ирония, беззащитность и свобода. И ты так похож на нее Шива
Слова растворяющимся млечным путем под ногами. Мириады истин, которых не существует и взгляд глаза в глаза вместо слов.
-А еще занятие любовью.
Черный матовый взгляд черного золота проливающегося в золото глаз Шивы и улыбка:
-Кажется, я ничего не знаю. Ответишь ты?
Ламмас развернулся к ступням и змееуст прикрыл глаза, отдаваясь блаженному удовольствию оттого, что есть в мире существо благодарное ему хоть за миг близости и тепла. В откровении простоты было столько завораживающей безбрежной нежности, что Сафир застыл. Стучала кровь в висках, бухало сердце, а душа разрывалась в клочья от того, каким был с ним любовник.
Ладони легли на бедра любовника. Голос был тёплым как нагретая между ног ладонь:
- Я хочу лизать твои ступни, Шива, я хочу сосать твой член, я хочу напоить тебя кровью, если у тебя жажда, я хочу побыть для тебя всем, что тебе не доставало.
Змееуст ласкал тело ламмаса и шептал ему на арамейском нежные слова, боясь что не выдерживает и его член слишком рельефно выступает под тонкой накидкой.

Альмейро откидывался все сильнее не спину, когда стелящайся хищник с золотыми глазами плавно обернулся к нему. Лава вулкана не обожгла бы сильнее зверя, как обжигал взгляд любовника. Все истории мироздания говорили сейчас на этом упоительном языке, когда сердца бились как одно, когда меж мучительно острых скал, режущих ноги в бесконечном пути можно наконец окунуться в Источник жизни и с благодарностью приклонить перед ни колени словно перед Творцом. Где были те бескрайнии, влажные топи, которые разъедали душу одним только запахом отчаяния. Сафир впервые пил из родника, который открывал перед ним истины. Смерть не пугала, когда перед шагом в бездну давали вдоволь напиться горько-сладкого яда беспредельности. Самый разрушительный наркотик это близость и без оглядки исипить свою чашу стало для седого так же естественно, как дышать и вдыхать топкий аромат полыни блестящей влаги скапливающейся в промежности его Мастера.
Музыка, Шива, это музыка, и шагнем за Предел сколько бы нам не было отведено ..
Во имя хорошего слуха Шива.
Мягкая ирония в уголках губ и лучистый взгляд серых, как дым глаз.
-Я искал тебя, Мастер
Ламмас целовал так властно, что змееуст от одного прикосновения мягких губ сходил с ума, как окольцованное животное, прикованное к своему господину. Но слаще могло быть только осознание, как он хотел таких поцелуев, когда рот наполянется слюной того, кому хочется принадлежать без остатка. Сафир размыкает припухшие от поцелуев губы и накрывает ртом трепещущие губы Шива, слиться с ним и поделиться своим безумием и дрожью, растекающейся по всему телу. Шепотом поцелуев просить быть с ним неистовым и нежным, с трудом целовать, а не рвать до крови, когда изящные пальцы не задевая когтями заставляли соски твердеть, наливаться бесстыжей кровью и ныть нежную кожу так, что  Альмейро извивался змеей и чувствовал как пылает низ живота, а пах пульсирует словно любовник дотрагивается пальцами не до сосков, а до члена.
Седой думал, что он испытал от языка Шива все мыслимые ласки, но когда две пики потекли по груди, а губы целовали кожу у Сафира не оказалось сил чтобы дышать, он выгнулся под ламмасом словно ветка плюща готовая вжиматься  в свою твердую основу для сохранения жизни. Гибкое тело пылало жаром, на горле бешено билась жилка, между чуть разведенных ног пылал пожар, тонкая накидка сползла обнажая бедра, и чувственный зверь хрило застонал, когда разлизавший пресс и грудь язык щекоча вонзился в пупок. Хватило нескольких ласковых прикосновений чтобы седой почувствовал, как обильно потек его член, смачивая влагой накидку. Шива сам тёк по нему, как горячий сок и когда он наконец замер, разведя колени и откинув в сторону свое одеяние, зверь затрепетал от наслаждения. Ладонь сомкнулась на черном одеянии и седой настойчиво потянул его еще ниже, чтобы видеть бедра любовника полностью. И вот две волны спадают с края дивана на пол: его сплетенные волосы и невесомый шелк сковывающей ткани. Этот изгиб языческой ладьи, звериная пластичность напружиненного хищника, когда под гладкой кожей волной бугрятся мышцы, этот кнут позвоночника стегнувший между ног так, что рефлекторно раздвигаются колени, этот поток ароматов, насилующих и подчиняющих как липкие, мёдовые губы того, кому позволено испить до дна подготовленную чашу вожделения.
Зверь стелился под  своего Мастера, изгибался змеей ,  тонкая шкура блестела от испарины и языки пламени отпечатывали на ней свой причудливый танец. Это была волна или бросок, удар или едва уловимое прикосновение мягких губ.
Кажется, остановилось время или застыло полувздохом всхлип дыхания, когда два хищника с горящими глазами и переполненными слюной пастями, смогли склониться между ног друг-друга. Разведенные колени Шива теперь над головой и Сафир приподнимается и положив ладони ему на бедра, мягко тянет вниз, принуждая опускаться почти на лицо, откидывается медленно на ворс дивана и удерживая любовника позволяет себе лизнуть внутреннюю сторону его бедра.
Позволь ласкать тебя, Мастер, губами пить как нектар..
Ждет, когда Мастер примет такую ласку,  ждет когда опуститься так как удобно, вдыхает запах его промежности и вздрагивает от греховного удовольствия когда член задевает щеку или рот,  сам же разводит перед ним колени, и медленно-медленно стаскивает с себя тонкую накидку, словно предлагая себя как лакомство, стыдясь своей откровенности  и одновременно желая,  чтобы Мастер видел его полностью обнаженным, раскрывшимся ему, горячим и сочащимся, таким, каким нельзя больше быть ни для кого во Вселенной.