То, что творил с ним Гуинплен было безумием. Он требовал полного доверия и змееуст не мог даже мысленно отказать ему, боясь разрушить невыносимый миг сладостной близости. А этого требовало принять. Полностью и безоговорочно, когда любовнику позволено пить твои выделения и терять стыд, сцеловывая их привкус с его губ. Когда мука удовольствия так раскрывает, что в истоме наслаждения отдаешься власти любовника не спрашивая "А что ты дашь в ответ?"
В черных зрачках плавился отблеск Мастера. Изгиб танцующей змеи и ее язык, погружающийся в сочное лоно. Слизистую жгло так сильно, что тряслись губы, так сильно, что Сафир лишь расслаблял мышцы, зная что гибкая раздовенная волна настигнет его что бы он ни делал, омоет изнутри так бесстыдно, что стекающий из разлизанного ануса сок окажется напоен невинностью. Так глубоко его не брали никогда в жизни, так сочно, так мокро. Язык раздвигал тугие мышцы сфинктера, не позволял сжаться, проникал все глубже и по мере этого у Альмейро полыхом горели щеки. Он доверился полностью и теперь ему казалось, что его размыкает змея, которая раздирала его изнутри, метя даже там его, как вкусную добычу. От собственного запаха кружилась голова так несло терпким соком. Язык задевал простату, заставляя конвульсивно вздрагивать и течь прямо на горячий язык Гаинплена. Таким  податливым седой не был никогда. Прилипшие ко лбу седые пряди. Бисер пота на висках. Запрокинутая голова, чтобы любовник не видел как от нахлынувшего наслаждения выступают слезы. И снова на беконечную пытку всхрип и полное расслабление, чтобы ламмас понял, что человек стал рабом его искусства и сейчас тонкая слизистая кишечника могла быть проглочена, но Сафир не увернется ни на мгновение.
Вгляд в глаза и безумие полугримасы-полуулыбки, когда очертания вдруг становятся знакомыми и родными. Так различают своих среди чужих. Им можно все. И тогда трепещут нозди, когда улавливаешь как пахучи губы, только что пьющие выделения, стекающие из ануса. Альмейро выгибается когда кончик языка в очередой раз стегает его изнутри и услышав слова Шивы нежно обнимает его. Ладонь скользит по потной бронзовой спине, губы ищут губы, щека льнет к щеке, а за спиной любовника сплетение рук человека, который прижимая к себе своего Мастера, с каждой секундой биения сердца отдавал ему себя. И горячая головка легко сломив рефлекторное сопротивление мышц вошла в жаркое и узкое отверстие. Пальцы впились в плечи Шивы и Альмейро двинулся ему навстречу, чувствуя как твердый орган размыкает разлизанное отверстие. И несказанная мука тонет в поцелуе, когда язык человека врывается в рот ламмаса и царапаясь о клыки оставляет внутри вкус своей метки.

Альмейро пил кровавую слюну и глушил ею как вкуснейшим вином животную боль, которой щедро делился с ним ламмас. Пульсация от толчков была такой чудовищной, что казалось что стальные горячие когти вытягивают внутренности и тут же сжатым ударом бьют, лишая способности дышать.
Судорожно дергался кадык, когда человек хотел сделать глоток воздуха и снова в глотку тек сок Шивы. И Альмейро сглатывал, не отрывась глядя в золотые глаза любовника, от жестких толчков зрачки расширялись сильнее, хотя казалось, что радужка порвана и чернота растекается по глазному яблоку. В глубине глаз топкая мгла шока, словно снятые покрова и чистая боль слита с таким безбожным наслаждением, словно каждая капля проглоченного сока любовника насыщает змееуста новой энергией. Он выцеживал крупными глотками его ядовитую Тьму, добираясь до души.
В ответ полное растворение в своем Мастере, когда плавящееся от чувственного удовольствия тело отдается без остатка. Зверь был жесток и человек даже не пытался увернуться. Щеки пылали словно человек впервые терял невинность и из растянутого ануса вместе с то погружющимся, то наполовину извлекаемым членом Шивы текли мутные соки вязкой слизи, размазывались между телами, липли пахучими разводами, стекали между широко раздвинутх ягодиц. Член и яйца человека были мокрыми от собственной смазки и каждое сопрокосновение с бронзовой коже любовника отдавали болезненной истомой в сонной артерии и бугрящихся кровью искусаных сосках. Сафиру казалось, что на нем нет места, где бы не тронул его Смеющийся Мастер. И теперь разрывающий своей похотью его анус Шива вкусом сока возвращался ему в глотку. Он был как танцующая пытка, которая вызывает сверхъестественню привязанность вопреки всем законам мироздания. Ядовитая зависимость и смертельная доза переполняла все существо изнасилованного человека. Но он хотел этого снова и снова, отдавая то, что хотел забрать его любовник. Каждым ответным движением бедрами, когда от глубокого проникновения тело сотрясалось так, словно бьют по голым нервам. Каждым вздохом, слетающим с глухом стоном с окровавленных зацелованных губ. Каждым ответным взглядом, когда терялась точка отсчета и пылающее от вожделения тело было предано на алтарь своему зверю, который насиловал до лопающихся жил, топя в слизи, крови и аромате такого сладостной боли, что танец и был пыткой. Чистый как боль взгляд глаза в глаза. Дрожащие губы и трепещущие влажные пальцы прижатые к клыкам Шивы. Забрать его слюну и себе в рот, словно незримая печать скрепляющая договор. Насилуй. Поглощай. Разорви на куски. Я уже в тебе, как ты во мне. Благословенный

Альмейро едва ли мог вообразить, что от боли можно онеметь. Кричать так больно, что щадишь силы, и когда раздвоенный язык, вылизывающий ему ладонь сменился железной хваткой когтей Сафир вонзил ногти в мокрую от пота и крови обивку и царапая скользкий атлас беззвучно застонал. Когти вошли в мясо так легко, словно ложка в наваристую похлебку, хоть захрустела от напора и судорога боли лишила руку чувствительности, кровь тут же потекла из переломанной кисти словно только и ждала, когда ламмас даст ей волю
Отпусти
Шива. Чужой и бешеный демон истязающий его бился в ламмасе гиганским черным потоком, превращая золотые глаза в пустые глазницы безумия. Он молил, он требовал, он наказывал за неповиновение, но седой не отводил глаз. Еще немного нужно было выдержать, еще немного отдать, чтобы любовник вспомнил Сафира. Вспомнил?
Альмейро наверное так никогда не кричал, но когда член Шивы пропорол ему слизистую, как тонкий чулок, то сильный и здоровый мужчина не выдержал.  На губах пузырилсь кровь слетая брызгами, когда полукровка с хрипом переводил дыхание. Из разорванного ануса текла слизь, выделения и кровь и каждый толчок неистового Смеющегося мастера причиняли такую острую боль, что у мужчины тряслись губы, как у мальчишки, которого только что  публично высекли розгами. Смешанная  порочность и хлюпающая боль в порванном анусе, лоскутья кровавой кожицы прилипли к покрасневшим от ударов яйцами промежности. Влага от сукровицы и слизи стекала между ног полукровки и он цепенея от боли становился похожим на марионетку, которую дергают за ниточки, принуждая делать то, что хочет ее кукловод. Но  Альмейро не отказался бы от этой близости если даже если бы в ответ ему предложили стать Богом. Он насышался Шивой, он ловил каждое изменение в его золотых глазах, каждый вздох отдавался в изнасилованном теле и, уступая всего себя без остатка своему Мастеру, Сафир не отводил глаз. Седой был покорен и подчиненн, но душу Шивы он держал крепко, не давая ей раствориться в сумерках.
Сильный. Надменный. Красивый. Гордый. Теперь он  был распят, унижен и стыдился своих вывернутых болью,  мокрых от крови ягодиц, своего налившегося члена пульсирующегося от подступающих волн оргазма, липкой кожи выпачканной собственными выделениями. А больше стыдился, что не выдерживал боли и содрогаясь от рыданий без слез готов был проклинать ангелов за то, что внутренняя чернота заставляла испытывать от этого невыносимый экстаз. Две ментальные энергии в бушующих от чёрноты душах. Но Сафир не отпускал Шиву, сейчас это было важнее всего и когда тот изогнул полукровки как змею, рванул ноги, расширяя до невозможности, разрывая связки и истекающий от крови анус, Альмейро завыл. Как животное которому перебили все конечности и заставили ползти по тернию. Он был так раскрыт ламмасу, так откровенно выставлен на обозрение, так вывернут для него,  что не было больше запретных граней, которые бы могли удержать от клыков, когтей и огромного налитого кровью пениса, который с чавкающими звуками заставлял испытывать полукровку множественные оргазмы, насилуя подставленный анус. Кровавая пленка осела на трясущихся губах Сафира, судорогой исходило отданное тело, шептал ли он, уговаривал ли, вымаливал ли. Он просто смотрел в глаза, черные и глубокие как ночи, которые ты проводишь не один. Смотрел и тек под своим любовником, не чувствуя как беспомощны ноги, как нет сил поднять руку, как ноет все изломанное и искусанное тело. Тек бархатной волной под жестокии толчками, покорным ручьем, обредшим свое привычное русло, ласковым зверем, позабывшим что у него перебит хребет. Существовал только Шива, который возвращался из преисподней, его власть и его горячий член, на который он насадил Альмейро и разбивая последнюю тончшую перегородку тот замер и содрогаясь от сильнейшего оргазма зарычал, выплескивая вместе с семенем всю свою боль и все свое наслаждение, которое дал ему любвик.  По холке разливалась сладострастная волна и ударами стегала сокрощающиеся нервные окончания, толчками отдаваясь в промежности и яйцах. Сперма  пачкала мокрый от крови живот и змееуст не в силах прижаться к своему палачу пил его силу, отдавая себя до последний капли.

Казалось, что умер мир пока длилось это обморочное соитие. Он рушился бесконечным великолепием и с последним ударом сердце вызывал такую сладостную муку, что переполненный его смыслом человек не представлял как будет дышать после. Сердце замирало, обрываясь в такт последним толчкам Шивы и когда Благословенный в последний раз вошел так глубоко, что казалось раздробил адамово яблоко, Сафир захлебнулся их общим оргазмом. Каждая клеточка его существа переживала то, что испытывал Мастер, каждый нерв бился с его ритме, заставляя снова и снова дрожать от оргазма, словно больше не было кожи, а одна сплошная обнаженная чувственность теснотой обволакивающая Шиву.
В миг когда во внутрь хлынула горячая сперма ламмаса седой дернулся от этой размыкающей лавы. Он растекалась всюду, жгла так, что сжималось сердце, обмывала распоротые мышцы и насыщала неповторимым вкусом грешной связи с дъяволом. Рефлекторное сглатывающее движение и во рту вкус железа и кажущися семени Шивы, так насыщен был звенящий воздух ароматом его выделений.
И теперь где -то на грани яви и потери сознания Альмейро различал только запахи. Слов почти не слышал и не мог даже руки поднять, чтобы стереть с глаз пелену слипшихся от пота волос. Лежал под своим любовником, едва не задыхался от ипытанного оргазма и растворялся в такой невыносимой истомы, что не чувствовал как набухает тупой болью растерзанное тело. Глаза человека были прикрыты и он лишь слабо застонал, когда когти Мастера впились в кожу и по щека потекли кровавые слезы. Альмейро пришел в себя когда Шива обхватил его голову и поцеловал в губы, и человек не раздумывая ответил. Рот пах железом и теплый язык скользнувший с губ на подбородок был сродни живительному нектару.
Да, Шива, да, я слышу
Сафир  взглянул в золотые глаза Мастера и с трудом улыбнулся:
-Я с тобой
Внутри все горело  от семени Шивы, а его член по прежнему растягивал окровавленные мышцы ануса, и млейшее движение заставляло зверя вздрагивать, но он не хотел чтобы это состояние наполненности проходило. Липкая кровь, пот и сперма. Бронзова кожа красивого до безумия Смеющегося Мастера. Боль как иллюзия и связь с земной жизнью, где -то между всего этого трепетные губы Шивы, ласкающие так нежно, что Альмейро летел в пропасть, теряя себя и обретая вновь. Человек осторожно отвечал на поцелуи, глотал кровь и снова целовал мягкие губы Шивы, для упоительный момент этого соития.
Сломанная кисть не слушалась, а вот вторая рука легла на поясницу Мастера и Альмейро крепко обнял Шиву, вдавливая его между ног и с поцелуем отдавая глухое рычание преданного и сытого животного.
Время остановилось и лишь бешено колотил в окна проливной дождь, да на стене рисовался исполинский силуэт двух любовников, дрожащий от отблеска разгоревшегося огня.

Альмейро не привык к такому отношению, но был ослаблен и поэтому послушен. Когда Шива почти увещивал разомкнуть объятья седой знал, что сейчас тот отступит и до боли словно сросшиеся мышцы набрякнут словно тяжелые веки и густая смесь спермы и крови потечет из разорванного ануса. И Сафир разжал объятья, с болезненным удовольствием прислушиваясь к шороху жижи. Сейчас его мышцы стало покалывать,  как бывало когда требовалось использовать энергию для восстановления, но сил на регенерацию не хватало. Если бы рана была от удара или укуса, копья или хлыста Альмейро бы сам захлонул двери перед носом любого свидетеля тому, как бы его выламывало острой боли и как бы медленно, но качестве срастались кости и рубцевались раны. Змееуст бы валялся полутрупом, но справился бы сам, но теперь об этом не могло быть и речи. Энергии ушло гораздо больше, чем он  отдавал когда либо за всю свою недолгую жизнь, и словно что -то надорвалось внутри, но Сафир не обращал внимания.
Чуть улыбаясь слушал приказной тон Гуинплена и  хотел уже было ответить что-то вроде: "Да, мсье", да непослушны были губы, а от крови опухла глотка. Свежая кровь оказалась на редкость колорийна и едва ли спалила трахею. Стон. Оскал. Полная беспомощность и неуместное смущение оттого, что Шива так нежен с ним. Змееуст сам не знал, как реагировать и поэтому просто поддовался болевой судороге, тщательно маскируя свое смятение. Он был слаб, а это зрелище запретное, но любовник был так бережен, что зверь с глухим ворчанием уступал и уступал не силе, а ласке.
Мокрое покрывало и раскинутое перед глазами ламмаса окровавленное тело. Гибкая бронзовая красота тенью метнулась к двери. Сафир любовался из-под полупопущенных ресниц и не спорил с тем. Замерло сердце, когда Шива вышел, но седой не шелохнулся, ни звать, ни просить о помощи он бы не мог, оставалось только безграничное доверие. Шива не солжет и  Альмейро это чувствовал каким -то внутренним чутьем.
Когда Мастер вышел, полукровка закрыл глаза. Где-то на уровне горизонта на него смотрели бельма Смертельного Заклятья. Сущность человека в вечном противоречии к сущности нага и именно рождение было первым шагом к гибели, когда -то ему не захочется напрягаться и он будет с интересом наблюдать, как жизнь покинет такими жи тугими сгустками как льющаяся сперма Шивы. Играть с собой и с жизнью не это ли величайшее благо. Не перевести дыхание и снова и снова и вот уже ее лоно самое блаженное из всех.
Вздрогнул и открыл глаза, когда услышал как хлопнула дверь и на полу с плачем оказалась девушка. Сафир откровенно не узнавал ее, и мысленно послал к черту. Ее слезы и откровенный страх и то, как она мнгновенно выполняла приказания ламмаса говорили о том, что  мифами и легандами полнится Змеиный источник. Бедняжка. И так не галантно не подняться ей навстречу. Морщился и кривил губы пока она не ушла, а от вида старца просто пришел в раздражение, но молчал и не пытался противиться. Сейчас всем распоряжался Шива и это было сладостно. Кровь толчками вытекала из разорванных ран, кисть онемела, сухожился казалось были обложены раскаленными углями. Но Альмейро стонал глухо чтобы не было слышно, прикусывал губы и слизывал испарину из под носа. Когда слуги наконец быи выставлены, а перед ним снова остался Шива, седой повел плечами и стараясь улыбнуться спросил:
-Удивляешься что я остался жив?
Слова звучали глухо, и было слышно что человек улыбается а голос был как чужим, а начать разговор с ламмасом с которым только что занимался сексом оказалось сложнее, чем с незнакомкой в Булонском лесу. Что-то изменилось и Альмейро знал это.

Альмейро следил взглядом за Гуинпленом. Ниточки -сети оплетали тело, когда Шива сел рядом. Его аромат бередил так глубоко, что Сафир сглотнул, тяжело проглатывая ком в горле. В изящных пальцах с отточенными когтями была тряпица. Зрачки расширились, когда седой увидел эти руки. Они терзали, драли и мучили, от них человек выл от боли и стонал от наслаждения и теперь мелькнула безумная мысль, что хотелось прижаться губами к сплетению жил на запястье и целовать эти волшебные кисти.
Сафир не понимал сам себя и послушно подставив рот, стал медленно глотать лекарство. Сейчас целомудренно прикрывшее его бедра покрывало совсем не было преградой для золотых глаз любовника. И полукровка изнывал оттого, что слаб, а не оттого, что ламмас изнасиловал его. Теперь же приходилось короткими глотками пить стекающее в рот целебное средство, зажимать зубы, чтобы дать понять что не успел протолкнуть всю жидкость, и постепенно реагировать на слова:
-Я сын нага
Он никогда не говорил об этом и за один только косой взгляд мог убить. Он стыдился своей крови и не мог смириться с тем, что повод дали люди. Сафир обожал отца и презирал его до слез в детстве, а когда в нем явственно проявились его способности, он проклял Небо за то, что оно подписало ему билет в другой мир. Полукровки люди второго сорта и ничто не могло это изменить, и Альмейро свыкся со своей красотой змеи как с горбом шута. И теперь он просто сказал Смеющемуся Мастеру, что насиловал он в эту ночь не наследного принца, а презренного полунага. Человека-змею. Человека-рыбу. Не Человека.
Глоток и по телу пошли мурашки, спасительного избавления от боли. Сафир дышал рвано и хрипло, но руки его палача были такими волшебными, что зверь лежал ничком, признавая волю хозяина. Глоток и мир внезапно стал возвращать свои краски. Лицо Шивы. Рисунок губ и порез. Глаза как омуты. Кашляющий смех седого:
-Ты сделал со мной то, что хотел. Где -то между оказалось, что я не в силах отказаться
Проглотил очередную порцию зелья:
-Я не жалею ни секунды
Мягкое полотенце тронуло сжатые от боли соски и Сафир задрожал. Крупные бисер испарины и беспомощная попытка удержаться от стона. И лицо снова сереет, хотя Шива нежен и возится с ним, как с ребенком, и кажется это вызывает глухое неудовольствие, но ощущать зависимость оказывается так сладко, что внизу живота шевельнулась тонкая щекотка. И успокаиваемое от боли тело стало откликаться на руки Шивы. Седой позволял распоряжаться собой и больше не трепетал если снадобье втирали в чувственные соски или полотенце стирало  кровоподтеки с  плоского живота. Укусы и следы когтей щипало до такой степени, что Альмейро искусал в кровь губы, а когда Шива сдернул с него покрывало и Сафир остался перед его взглядом голым, то оказалось, что кровь мужчины отлично циркулирует,  приливая к щекам и выдавая, что несмотря на изнасилование маг реагирует на своего Мастера безупречно. Раненный зверь был благодарен своему целителю и покорно выполнял все его распоряжение, и теперь после омовения наложенных повязок телесная боль проходила, оставляя место лишь ощущению наполненности, которую пережил седой.
А теперь снова взгляд глаза в глаза. И невольная  улыбка и тёмный огонь, распаляющий снова. И сон и явь, и расплывающийся образ. И склеенное тело в магический кокон. Альмейро приподнимается на локте, и омертвевшая кисть упирается во влажное ложе. Пульсация волной от нее в низ живота, второй рукой ухватиться за плечо любовника, сжать пальцы до синяков, выражая нежную и жадную признательность, и развернуться на живот. Глотнуть стон и понимая как тяжелеет между ног от такой позы, просто прижаться пылающей щекой к пропахшему сексом ложу и чуть раздвинуть ноги, чувствуя как тонкими каплями крови окрашивается откровенно подставленное отверстие. Альмейро знал даже, что ему не нужно говорить, поза была порочной и откровенной. Между болью и похотью грани проводились только кровью.

Отредактировано Сафир Альмейро (2008-09-10 03:31:09)

Есть что-то общее, то, которое языками маятника на одно мгновение находит в друг-друге точки опоры, а потом тяжелые капли брызгами разлетаются в разные стороны, чтобы пройдя отмеренное вновь встретиться. Болезнь крови навсегда зараженной тем, чего бегут пордочные обыватели. Магия крови, которая пьянит нечистотами.
А еще сам Шива, в вечной улыбке которого растворялась гримаса отчаянья, казалось он видел слишком многое чтобы сохранить способность улыбаться и тогда его наделили иллюзией вечного смеха. У седого словно повязку с глаз содрали так обостреннее стал он ощущать мир, отблеск пламени камина, руки любовника. Кожи не было. Запретов не было. Переполняло неистовство, которое полукровка отдавал ламмасу. Тот же делал с ним то, что ни одно живое существо до него не посмело бы, опасаясь, что змееуст ядовит и его прикосновение лишат человеческого обличья даже ангела. За властную силу и безудержную похоть, за откровенное распутство и бесконечную нежность Альмейро сейчас повиновался любовнику, топя гордыню в теплом аромате исцеляющей мази. Он доверял Шиве до азартного полностью и едва трепетал, признаваясь себе, что получает от этого удовольствие. Из-за порванных связок лишенный возможности даже двинуться самостоятельно седой в зависимости этой ощущал тонкий холодок режущего сладострастия. А он был сильнее высокомерной морали и поэтому красавец-маг испытывал приторный привкус стыда, который жег изнутри как излишняя порция сладкого и горячего вина, медленно спускающегося к желудку.
Пахучие пальцы вслед за вопросом погладили скулу и ламмас с великой осторожностью, чтобы не причинить боли подхватил Альмейро под подрагивающий живот и уложил на колено, ровно настолько чтобы ягодицы были выставлены и от позы чуть разошлись. Шипящее выражение боли и рефлекторно стали стискиваться мышцы ануса в бесполезной попытки прикрыть раскрытое и влажное от подтеков спермы и слизи отверстие. Это ровно доля секунды, чтобы просто ответить:
-Нет
Змееуст запнулся было, мысленно сжимаясь от страха, что быть может он врал, но разве его змеи были мужчинами? Скользкие от масла, теплые, выпачканные его соком, когда он возбуждался от их медленных прикосновений к мошонке и члену. Не были, но почему же так стесняло Сафира его увлечение, вызывало прилив крови к щекам и он ниже опустил голову, чувствуя, как серебристые пряди окутали его лицо непроницаемой волной.
-Ты первый
И теперь осознавая это Альмейро словно подтвердил, что при бесконечно растленном сознании и похотливом уме телом он непорочен и сейчас пальцы любовника, по - хозяйски раздвинувшие ватные колени и окунувшиеся  между ног это одна из форм никогда не переживаемой откровенности. Слишком похотливой, чтобы не чувствовать как наливается собственный член, реагируя как нежные пальцы втирают жидкую мазь между широко раздвинутых ягодиц. В бедро уперся влажный орган Шивы, и Сафир сглотнул, и пальцы здоровой руки  впились в обивку ложа. Сердце взлетело в глотку и следующий выдох уже был с глухой хрипотцой пробуждающегося зверя.  А когда подушечки пальцев дотронулись до ануса, смешивая кровь, выделения и сперму с мазью, зверь расплавленным жаром вспыхнул под руками и до судорогой прошла по хребту волна, упругим кольцом сдаливая  яйца и член.  Мошонка была влажной от стекающего целебного раствора и терлась о колено ламмаса, горячая головка была крепко прижата и набухала от приливающей крови. Зверь не способный двигаться без помощи льнул к своему любовнику и был предательски откровененн в том, как раскрывалось снова тело:
-Я хочу тебя даже обездвиженным.
Неловкая улыбка, прикушенная губа, когда от мази стало ныть между ягодиц и седые волосы вновь полощут  ложе, когда змееуст прижимается щекой к обивке, а спина  прогибается под взглядом Шивы:
-Часто ли ты менял таких как я.
Вопрос и человек ждет ответа, усмиряя дыхание и проклиная свое чувственное тело, которому не было дела, что змееуст без ног, с одной рукой, искусан и от когтей растерзан словно попал в лапы к хищнику. Тело предало и оставалось только беззвучно шипеть на это, не в силах контролировать собственную распущенность.

Змееуст был всегда уверен в том, что выдержит любую боль, рассмеется в лицо Богу и плюнет в глаза Дьяволу. Выносливый, самоуверенный, надменный, он был пренебрежителен и равнодушен к тем, кто по его мнению походил на комья грязи под его каблуками. Чувственность это не более, чем желание, а желание не более, чем физиология, и соблазнительный полунаг играл в жестокую игру с теми, над кем готов был посмеяться потом. Ускользая змеей, не оправдывая надежд и не обращая внимания на последствия. Беззвучный смех в ледянистых серых глазах и вежливая улыбка пустой гримасы. А в душе извивался клубок черных гадюк, заставляющих бежать самого себя и тщательно оберегать свою душу и тело. Только они могли ласкать его, только они знали как вспыхивают щеки, когда Альмейро по локоть окунал руки в свои похотливые желания и гнал их от себя, прикрываясь маской человеческой благопристойности.
Все изменилось в одну секунду, когда седой увидел странника в какой-то таверне. Все изменилось, когда седой не задумываясь ни на секунду накормил его человеческим мясом и призрев условности так ждал его возвращения, что ложе было влажным так тек змееуст. Не задавая вопросов просто отдал ему себя и на грани бездны удержал от безумия. И теперь густо краснея искал слова, чтобы говорить с ним. Росчерком раздвоенного языка Шива словно художник сотворил из Альмейро полотно пропитанное такой похоти, что толчками вытекающая кровь из потрескавшейся кожицы ануса не имела значения. Седой глотал эту боль как сок любовника и с трудом переводя дыхание от нее, не мог отказаться от вспыхнувшей зависимости. Ламмас получил тоненькую пленочку первого раза, взгляд черных от боли глаз, и покорность гордеца. И теперь переживая это снова, когда гордец был перекинут через колено, вздрагивал как норовистое животное оттого, как пальцы втирают мазь в нежную кожу промежности, прятал лицо и понимал, что хотел бесконечно долго чтобы властные руки касались его именно так. Сфинктер снова конвульсивно сжался выталикивая новую орцию остро пахнущих выделений. Густые жирные капли щекоча потекли  к яйцам. Когда уходил жар боли Сафир понимал, что пылает от стыда. Жгучего и унизительного потому что ему нравилось, что творит с ним Шива и теперь уже сквозь зубы не болезненный стон, а стон удовольствия. И волна озноба по хребту, когда любовник скользнул пальцем в анус. На выдохе человек расслабился, чувствуя глянцевую поверхность когтя, и снова вздох и теперь сочащиеся кровью мышцы плотно сжали палец. Движение острого когтя нервной пульсацией отдается в члене, рефлекторно вытолкнуть его, но в такой позе Сафир полностью во власти любовника и поэтому лишь поджимается, позволяя нежным пальцам входить так глубоко, как требуется врачевателю. А под это еще и говорить, Альмейро с трудом тряхнул головой, соображая как можно говорить. И тут любовник чуть-чуть изменил положение и человек глухо застонал, когда набухшую головку задело коленом, и теперь можно было вывернуться чтобы угостить волну стыда успокоением, свести ноги, чтобы Шика не видел  мокрых от стекающей из ануса яиц,  налившегося члена, выставленных широко раздвинутых ягодиц, блестящей от испарины гибкой спины и того, как седой прогибается в пояснице, не смея изменить позу и давая рассматривать себя. Огнем наливался низ живота и тонкие лезвия оглажимали промежность, и Альмейро чувствовал как с головки члена стекла бесцветная капля смазки. Но он говорил, как и требовал Шива. С трудом. С паузами. Глухо. Прикусывая губы и глотая слюну:
-Гордых...которые текли под тобой как я.....хотели до слепоты, с которыми ты был таким..
Слова терялись и говорить не хотелось. Альмейро не было дело до других, но любовник требовал ответа, и при этом возбуждал до исступления, удерживая член у основания и играя с яйцами так, что змееуста трясло. Член снова истекал вязкими выделениями, и Сафир прижавшись подбородком к ложу лишь старался подавить вскрики, так Шива пытал лаской. Змееуст мог  выдежать любую боль, но пытка лаской превратила его в ручного зверя, который скаля белоснежные клыки, извивался, но лежал под руками хозяина, получая между порциями ласки порции унизительных шлепков, так что ныли ягодицы. И Альмейро знал, что шлепки так жгут за дело, глухое горловое рычание тут же сменялось хриплым стоном так безупречно действовали руки любовника, словно зная как довести седого до дрожи. Перед глазами растекались алые круги, от собственного запаха трепетали ноздри. Нервно облизанные губы и еще ниже склоненная голова, словно в признании права ламмаса взять в любой момент. Можно было бы двинуть бедрами, предлагая, можно было бы сказать, попросить, вымолить. Но танец чутких пальцев и реакция пульсирующих сосудов под ними, горячая струя смазки пачкающая руку Шиве, волны дрожи по всему телу и эхом звуки унизительных шлепков от которых по-прежнему горело лицо. И все же хриплое:
-Прошу тебя
И мурашки, когда тяжелая  мошонка вновь вжата в промежность и между яйцами стекающая струйка влаги, заставляющая вздрагивать так обострилась под пальцами чувственность гениталий.

Треск поленьев в камине и сорвавшиеся сердце, словно забившее трахею, так глубоко выдохнул змееуст. Слова Шивы укрощали и окутывали так, словно это была утроба. Мурашки по коже от шипящего шёпота, и даже голос повышать не пришлось бы настолько чутко понимал зверь, что неповиновение невозможно, и кажущейся беспощадная рука заносится над головой, и каждое мгновение сердце отстукивает бешеный ритм скерцо. И когда пальцы запутываются в седых прядях и ламмас лишь чуть-чуть натягивает, нашептывая приказ, змееуст поднимается за ним, как заговоренный. Так держит повод,  и чтобы не задохнуться следуют за ним, так ведется смычок за пальцами музыканта, чтобы послушанием создать гаронию для своего музыканат, так тянется змея к тонкой мелодии дудочки, так слепец идет за свои проводником, чтобы не соскользнуть с узкой тропки.
Густая, седая грива рассыпалась по плечам, волосы липли к вспотевшеу лбу и блестящим от испарины вискам, Сафир едва ли мог противится и поэтому осаженные на разведенные ягодицы лишь хрипло застонал от удушливого сладострастия, истязающего тело. Пальцы любовника не позволяли кончить, раздразнивая так, что пульсирующие волны предоргазменным языком трогали раскрывшуюся головку, тугие до боли яйца, лапали промежность, заставляя змееуста каждый раз замирать от этой сладкой судороги, но изощренной пытке не было конца и Альмейро плыл в руках ламмаса, каждую секунду отдавая ему свою горячую, животную дрожь.
Прижавшись спиной к вздымающейся груди любовника, чувствуя его гладкую, влажную кожу, твердые соски, Альмейро вжился так сильно, словно хотел слиться с ним, и слушая шипящий шёпот человек терял ощущение реальности. Свистящий шёпот южного ветра и летящие крылья неведанных птиц проводящих оттченными перьями по его коже, резали ее на тонкие ниточки и каждая была обласкана раздвоенным языком ламмаса, не было ни одного участка, который бы не отведал любовник. Ласка мочки уха оказалась такой порочной, что Сафир стиснул от беспомощности пальцы, чуть запрокинув голову, ополаскивая лицо любовника серебром, человек шел тёмным лабиринтом постижения самой сути сладострастия. Альмейро пылал под руками любовника и не мог выпросить хоть секунду чтобы вздохнуть. Нежность была невыносимой, а пальцы играли с набухшим органом там похотливо, что змееуст терялся, горели щеки и все представления о собственном умение постигать грани удовольствия казались бульварным листком. На подставленной шее оставались метки Шивы, они наливались кровью, расцветали как молчаливые свидетели, чьи взгляды только возбуждали сильнее. Одуряющий запах собственных выделений, слюны мастера и растравляющий полыни. Пахучая слизь на отточенном когте Шивы, движение ему навстречу, без опасения  что он распорет сочащуюся головку и седой медленном запрокидывает голову, чтобы слышать как змеится раздвоенный язык, оглаживая скулу, оттягивая губу, и проникая в рот. Два кончика заполнили рот и обвили язык полукровки. Самый сладостный поцелуй и обсасывая язык Шивы, давая ему совокупляться со своим языком, чувствуя как кончики погружаются все глубже, насилуя податливый рот, Альмейро не в силах выдохнуть, расслабился полностью, податливый как воск и тут же железный обруч хлестко разомкнулся, причиняя сладкую, ноющую боль в паху и седой кончил, пачкая своим семенем ласкающею руку Мастера, и глотая крик вместе с привкусом его горячего языка.
Лихорадочные толчки и снова колени липкие от спермы. Толкающееся в ребро седце и сокрушительные ответы сердца сидящего за спиной любовника. И полыхи пламени на впитавшихся друг в друга телах. Бронзовый силуэт магического божества, проглатывающего серебристый росчерк его создания.

Отредактировано Сафир Альмейро (2008-09-15 02:23:40)